Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА] - Эмиль Офин

Еще бы, нашу Лелю подводить! С тех пор уже прошло больше года, а недоразумений не было. Даже приезжие вели себя прилично. Случалось, сдачи копейки там две-три не подобрать, так лучше лишнее оставишь.

Вот в эту-то столовую пошли мы, как всегда, обедать. Быстро вооружились вилками, ложками, тарелочками с закуской, талонами — все, кроме Васьки. Тот в один угол толкнулся, в другой, а к стойке подходить не решается, смотрит исподлобья на ребят. А на него никто не смотрит: смекнули, в чем дело, поняли Левину политику.

Ну, постоял, постоял Васька, посмотрел, как другие уплетают, не выдержал. Подходит к своему заступнику и сует ему мелочь.

— Возьмите мне, Лев Григорьевич, хотя бы суп…

— Почему один суп? Можете, Василий Трифонович, полный обед взять. Только сами, своими руками.

Так сказал ему Лёва и при этом отправил себе в рот т целую котлету. Васька сглотнул слюну, помотал головой, потом глянул за окно и пошел было к двери, но Лёва вежливо предупредил его:

— Напрасно утруждаетесь, Василий Трифонович, магазин сейчас закрыт. Продавцы тоже люди, вон они сидят, обедают. Лучше выбирайте себе любые деликатесы, например свежеотмороженную треску, что хотите. Елена Осиповна вам доверяет. Прошу.

Но Васька не пошел к стойке. Он сел в угол за свободный столик и просидел так весь обеденный перерыв.

На это просто невозможно было смотреть. Серега Красавин схватил свою полную рисовой каши тарелку и встал было с места, но Лёва посмотрел на него черными ласковыми глазами так, что у Сереги, видно, пропала охота отдавать свою кашу. Впрочем, сам он ее тоже не стал есть и раньше всех ушел из столовой. А тихая Вера, проходя мимо Левиного столика, сказала с ненавистью:

— Ты… ты зверь! Форменный зверь.

Как бы там ни было и как это ни странно, но после того, как вернулись в мастерскую, против Левы немедленно образовалась оппозиция. Когда Васька, кряхтя, потащил со двора длиннющую доску, Сашка Губа подставил под другой ее конец свое железное матросское плечо, а Костя Бондарчук достал из кармана ломоть пирога и молча сунул его Ваське.

Васька ел пирог, отвернувшись к окну. Очень долго ел. Его красные уши как-то странно дергались. А когда он проглотил, наконец, последний кусок, подошел Серега Красавин и дал ему папиросу из общей пачки, которая всегда лежит на подоконнике возле верстака. При этом Серега вызьшающе оглянулся на Лёву. Но тот все красил и красил машину, опять же мурлыча сквозь зубы свои любимые стихи:

Твоя земля, которой снитсяГлухая тракторная дрожь…

А на следующий день в столовой Васька придумал вот какую штуку: едва мы приблизились к буфетной стойке, как он прошмыгнул вперед и торопливо пробормотал:

— Отрываю себе треску и борщ, стоит тридцать копеек, вот смотрите, Лев Григорьевич, кладу две по пятнадцать.

Васька получил свой обед и направился было к Ле-виному столику, но там все места оказались уже заняты. И хотя за другими столами возле наших ребят стояли свободные стулья, Васька пошел на свое вчерашнее место в углу и там в одиночестве пообедал.

Да, не легко было парню в то время. Ребята, может, и жалели его, но чтобы взять вот так сразу и поверить — это уж шалишь! Правда, никто этого не показывал, но он-то ведь сам понимал, наверно, знает кот Васька, чье мясо съел.

И особенно туго пришлось ему в день получки. Лёва, как всегда, принес из бухгалтерии деньги в своей фуражке с «морской капустой», положил фуражку и ведомость на подоконник и объявил:

— Прибыла валюта. Прошу.

А сам залез под свою машину и принялся звякать гаечным ключом.

Наши ребята никогда не торопятся разбирать деньги: еще потеряешь, пока лазаешь туда-сюда, корячишься под машинами. Лучше подождать до конца смены, не к спеху, куда они денутся!

Вот тут Васька и завертелся. Подоконник-то рядом со столярным верстаком, рукой достать можно. Это Ваське не понравилось, он сразу же ушел во двор за брусками, но приволок их не к верстаку, а бросил прямо посреди мастерской. Постоял в нерешительности и вдруг полез к Лёне под машину.

— Вы чего, Лев Григорьевич, глушитель подвешиваете? Давайте помогу, одному несподручно.

— Еще помощник нашелся. Иди, получай зарплату.

— Я лучше потом, когда все… Может, подкрасить где надо, Лев Григорьевич?..

— Подкрасить? Погоди… — Лёва вылез из-под машины и подозрительно оглядел Ваську. — А я-то лежу и думаю: когда же я успел выкрасить суриком изнутри всю раму? Вот, значит, где ты пропадал вчера вечером! — Лёва рассвирепел. — Ты что же это — вздумал делать за меня мою работу? А ну-ка забирай получку и топай на отдых! Быстро…

Но тут, как на грех, погасло электричество.

Напрасно Лёва пытался стряхнуть с себя Ваську. Тот, должно быть, вцепился в него, как клещ в быка, и вопил во всю глотку:

— Я здесь! Здесь, около вас, Лев Григорьевич!..

— Пусти, дурак! Лёва должен сделать свет.

Они, верно, споткнулись о бруски, валявшиеся посреди мастерской, и оба повалились на пол.

Там они и ворочались, пока Серега Красавин не сменил пробку. И тогда выяснилось, что Лёва вдребезги разбил стекло на своих золотых часах. Вот тут уж Ваське досталось! Лёва выпустил в него все варианты одесских ругательств. Он ужасно сокрушался:

— Такой хронометр угробил! Такая фирма на семнадцати камнях! Да какой же я бригадир без точного времени? — Так кричал Лёва, пока не догадался приложить часы к уху. — Твоё счастье, что они еще ходят. — Он принялся огорчённо завертывать часы в носовой платок. — Ну, подожди, сопляк! Так просто ты от меня не отделаешься!

Васька стоял и кусал губы — маленький, всклокоченный, с царапиной на щеке. Видно, он в темноте здорово треснулся о бруски.

…На следующее утро Васьки в совхозе недосчитались, пропал он — и все. Исчез вместе с возвращенным ему новеньким комплектом спецодежды. Четыре километра до большака он, верно, прошел пешком, а там пристроился на какую-нибудь попутную машину — ищи ветра в поле! Между прочим, в ту же ночь из Левиной тумбочки вместе с носовым платком исчезли золотые часы. Это обнаружил Степка, который всегда по утрам лазает к Леве за табаком.

Сказать, что мы были удивлены или, может, озадачены — нет, всё это не то. Оскорблены, обмануты — вот настоящие слова, Ведь как там ни верти, а в глубине души, пожалуй, все ребята уже готовы были поверить Ваське.

В первый день никто не касался этой темы — щадили и себя, и Леву, как наиболее потерпевшего. Однако на другой день в столовой, когда мы подошли к буфету, чтобы взять талоны, Степка Лузгин, ни к кому не обращаясь, сказал ехидно:

— Граждане пассажиры! При эксплуатации транспорта без кондуктора общественный контроль имеет решающее значение.

Лёва промолчал. Что, между прочим, на него совсем не похоже. Он только переглянулся с Серегой Красавиным.

Тогда Степка, как говорят шоферы, прибавил газку:

— Я предупреждал, но, видно, ошибся. Вместо стиляжных портков пропало кое-что подороже. — И он расхохотался, правда, не очень весело.

Лёва проглотил и эту шпильку вместе с сарделькой. А к Степану присоединились еще кое-кто из ребят.

— Эх, зря мы его тогда не выгнали.

— Приоделся, получки дождался, да еще обзавелся золотыми часами, — полузакрыв глаза, меланхолично подсчитал Сашка Губа. — Губа у него не дура.

Лёва молчал. Но видно было, что и он, и Серега жуют без всякого аппетита свои сардельки.

Тут открылась входная дверь и вместе с облаками морозного пара в столовой появилась тихая Вера, Она сразу подошла к нам.

— Ребята!.. Стала я сегодня надевать валенки, чувствую, что-то мешает. А это, оказывается, деньги. Вот глядите, шесть пятьдесят…

Все озадаченно посмотрели на деньги, потом друг на друга. Сашка приоткрыл один глаз, Лёва и Серега как-то оба разом вздохнули, а Костя Бондарчук сказал:

— Шесть пятьдесят?.. Погодите, это же стоимость бутылки коньяка. Ну да, коллекционный, «пять звездочек»…

Больше никто ничего не успел сказать: входная дверь опять растворилась. А когда клубы морозного пара рассеялись, мы увидели на пороге Ваську Ефимова. Он просеменил к нашему столу и радостно залопотал:

— Часовщик в районе удивился. Говорит: «Кто же на такие хорошие часы ставит простое стекло?» Смотрите, Лев Григорьевич, какое вставил! Теперь можете спокойно драться. Небьющееся!

Ответом Ваське была гробовая тишина. Все мы опустили глаза. Все, кроме Левы и Сереги.

Наш молодой комсорг сказал Ваське:

— Тебя только за смертью посылать. Скажи на милость, больше суток пропутался.

А Лёва проворчал:

— Весна-то на носу. Кто кузова будет чинить? Пушкин?

С этими словами наш бригадир проследовал к буфету и приволок в своих ручищах сразу полдюжины пива.

— Садись, Василий Трифонович, рядом со мной. — Тут он посмотрел на Степку Лузгина своими ласковыми черными глазами. — И всех прошу. Лёва Королевич угощает, граждане пассажиры.